Заключение
" Революция побеждает, если она двигает вперед передовой класс, наносящий серьезные удары эксплуатации. Революции при этом условии побеждают даже тогда, когда они терпят поражение."
Владимир Ленин "Речь об обмане народа лозунгами свободы и равенства" 19 мая 1919 г,, Москва
Нет, душно мне в чертогах безопасных,
Невыносимо горько: я хочу
Не этой жизни медленной, не этой
Работы вялой, смирной, я хочу
Душе разгулу, сердцу впечатлений
Необычайных, резких, роковых!
Николай Языков. Драматическая сказка "Жар-птица", 1836 год
"Не
собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и воры подкопывают
и крадут; Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль , ни ржа не истребляет
и где воры не подкопывают и не крадут; Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце
ваше."
Иисус Христос, Нагорная проповедь. Галилея, 32 год
Но кто владеет этою рукой,
Кто приказал мне жизнь увековечить
Прекраснейшую выспренною, мной
Не виданной, наверно, никогда?
Ты тяжела, судьба каменотеса.
Павел Васильев. Стихотворение "Каменотес", Москва, 25-26 января 1933 г.
Поэт Павел Николаевич Васильев (1910-1937), по уточненным краеведами в 1984 году данным, родился 5 января 1910 года (по новому стилю) в Российской империи, в городе Зайсан Семипалатинской губернии на границе Восточного Казахстана с Китаем, в семье учителя математики. Рос в разных городах Прииртышья, в Павлодаре закончил среднюю школу. С 16 лет путешествовал по Сибири, где и начал серьезно писать стихи. С 1929 года жил в Москве, в которой приобрел известность, успев написать 10 эпических поэм: “Песня о гибели казачьего войска”, “Лето”, “Август”, “Соляной бунт”, "Одна ночь", “Кулаки”, “Синицын и Со”, “Принц Фома”, “Женихи”, “Христолюбовские ситцы” и множество лирических стихотворений. При жизни публиковался, в основном, в газетах и журналах. Широкая публикация сочинений Васильева началась лишь в 1956 году после посмертной реабилитации поэта, объявленного “врагом народа”.
Оценивая сегодня творчество Павла Васильева, можно сказать, что к нему, как ни к кому из поэтов, применимы слова царя и пророка Соломона, сказанные в Библии о Боге: "В чувстве Его бездны разверглись, облака же источили росу" (Притчи 3,20).
Своей жизнью и творчеством Павел Васильев поэтически обосновал необходимость революционных изменений в человеческом мышлении, обусловленных социальной революцией 1917 года и продолжающих ее. Расстрелян 16 июля 1937 года в Лефортовской тюрьме Москвы по приговору суда за намерение убить тогдашнего главу СССР Сталина, а фактически по приказу последнего.Место захоронения гениального русского поэта по сей день остается неизвестным. (По последним данным, Павла кремировали после расстрела и его прах захоронен в братской могиле №1 нового кладбища в Донском монастыре Москвы, там установлена гранитная табличка с именем поэта).
Четверорогие, как вымя,
Торчком,
С глазами кровяными,
По-псиному разинув рты, -
В горячечном, в горчичном дыме
Стояли поздние цветы.
И горло глиняное птахи
Свистало в тальниковой мгле,
И веретена реп в земле
Лежали, позабыв о пряхе –
О той красавице рябой,
Тяжелогрудой и курносой,
В широкой кофте голубой,
О Марье той желтоволосой.
Павел Васильев. Вступление к поэме “Христолюбовские
ситцы”, 1936
В этих трагических строках, музыка которых вызывает в памяти Баховские “Страсти по Матфею”, пророчески отражена апокалиптическая, фантастическая действительность конца ХХ века в России. В этой зловещей действительности нет места людям, они превратились в виртуальных псов, растаптывающих последние остатки подлинно человеческого, теплого, живого.
Сегодня можно сказать, что революция, вошедшая в историю как Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года, потерпела поражение спустя 80 лет после своего начала. В России по существу реставрированы капиталистические производственные отношения в своей наихудшей форме. Это “заслуга” международного империализма и внутренней контрреволюции – холуйствующих социал-предателей, ждавших своего часа и дождавшихся его.
Если в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов германскими нацистами была предпринята попытка установления в России материального фашистского режима, то духовный фашизм конца 90-х, маскирующийся под демократию, установлен “демократически” руками самого же русского народа, души которого развращены и изуродованы целенаправленной буржуазной пропагандой и внутренними врагами революции. Мы потерпели поражение сначала и прежде всего в области духа, но в этой же области должны показать миру новые, невиданные образцы совершенства – так евангельское погибшее зерно дает новый обильный плод, так побеждает революция, потерпевшая поражение.
Сегодняшнее засилье в мире духовного фашизма стало возможным в первую очередь потому, что эта буржуазная идея стала поистине материальной силой. В связи с бурным развитием во второй половине ХХ века средств хранения, обработки, передачи, и отображения информации (компьютеры, спутниковое телевидение и т.д.), стала повседневной реальностью манипуляция общественным сознанием в корыстных целях международного капитала, провозгласившего буржуазное миросозерцание нормой, а всех не согласных с ним – своими врагами.
На обывателя, глядящего в телевизор, хлынули потоки лжи, полуправды и правды извращенной – все под предлогом “объективности” информации. Но для подлинного философа ясно, что в эксплуататорском обществе не может быть “объективной”, внеклассовой информации, а тем более идеологии или национальной идеи. Еще в 1922 году в статье “О значении воинствующего материализма” Ленин писал, что “так называемая современная демократия представляет из себя не что иное, как свободу проповедывать то, что буржуазии выгодно проповедывать”. И сейчас новоявленная буржуазия со школьной скамьи (и даже раньше) проповедует порнографию, насилие, культ “денежного мешка” и принципа “человек – человеку волк”, порочит революционные коммунистические идеалы и достижения социализма в СССР. В незрелых умах торжествует идеализм (субъективный и объективный) во всех его многочисленных проявлениях. В теории этот идеализм сводится к неким “общечеловеческим” ценностям, а на практике ведет к индифферентности и, как следствие, к нравственной деградации общества, утрате здорового индивидуального и общественного духа, криминализации общества и войнам.
“Обеспокоенный” таким ходом дела правящий режим в середине 1996 года обратился с истеричным призывом (правда, неясно к кому, скорее всего, к своей же карманной холуйствующей интеллигенции) “создать” некую национальную идею. Эта “идея” должна была “освятить” безнаказанный моральный и материальный грабеж собственного народа, то есть, как писал когда-то поэт Афанасий Фет “под предлогом высокой справедливости отказывать во всякой действительной справедливости”.
Прошло три года, “а воз и ныне там”, - никакой официальной “идеи” не создано, хотя “споры” разгорелись нешуточные. Все дело в том, что уж больно трудно оказалось приукрасить существо идеологии современной буржуазной власти - замаскированный фашизм по отношению к собственному народу и незамаскированное холуйство перед “всемогущим” Западом. Идея, которую пытаются негласно навязать русскому народу – это терпеть все более наглеющих прислужников “фашизма с человеческим лицом”, то есть относительно сытого, но рабского существования.
Откуда же берет начало эта, с позволения сказать, философия? Нетрудно установить, что “русский приоритет” здесь – у Петра Чаадаева, еще в 1830 году официально объявленного сумасшедшим за содержащиеся в публикации его “Философических писем” мысли. А мысли эти, вкратце, таковы: русский народ не способен к самостоятельному прогрессу и должен по своей воле совершить эйтаназию ( умерщвление) своего духа (и тела) для безоговорочного исполнения воли “богоизбранного народа”, которым Чаадаев считал католический Запад.
Огромную опасность чаадаевщины как философии садомазохизма еще при жизни “автора” в полной мере оценил поэт Николай Языков. Вот что он писал в стихотворном послании “К Чаадаеву” в 1844 году:
Вполне чужда тебе Россия,
Твоя родимая страна!
Ее предания святые
Ты ненавидишь все сполна.
Ты их отрекся малодушно,
Ты лобызаешь туфлю пап,-
Почтенных предков сын ослушный,
Всего чужого гордый раб!
Свое ты все презрел и выдал,
Но ты еще не сокрушен:
Но ты стоишь, плешивый идол
Строптивых душ и слабых жен!
Ты цел еще: тебе доныне
Венки плетет большой наш свет,
Твоей презрительной гордыне
У нас находишь ты привет.
Как не смешно, как не обидно,
Не страшно нам тебя ласкать,
Когда изволишь ты бесстыдно
Свои хуленья изрыгать
На нас, на то, что нам священно,
В чем наша Русь еще жива,
Тебя мы слушаем смиренно;
Твои преступные слова
Мы осыпаем похвалами,
Друг другу их передаем
Странноприимными устами
И небрезгливым языком!
А ты тем выше, тем ты краше;
Тебе угоден этот срам,
Тебе любезно рабство наше.
О горе нам, о горе нам!
Читая эти строки в конце ХХ века, начинаешь понимать, что и в этом веке у России был свой Чаадаев, которого можно назвать русской антиидеей – это поэт и певец Владимир Высоцкий (1938-1980). Именно он на деле является национальной идеей для банды наглецов, ненавидящих социализм и пришедших к власти в СССР, а затем, после его распада в 1991 году, и в России. Словно обращаясь к современным правителям, тот же Николай Языков клеймит предателей (стихотворение “К ненашим”, 1844):
Не любо вам святое дело
И слава нашей старины;
В вас не живет, в вас помертвело
Родное чувство. Вы полны
Не той высокой и прекрасной
Любовью к родине, не тот
Огонь чистейший, пламень ясный
Вас подымает; в вас живет
Любовь не к истине, не к благу!
Народный глас – он божий глас, -
Не он рождает в вас отвагу:
Он чужд, он странен, дик для вас.
Вам наши лучшие преданья
Смешно, бессмысленно звучат;
Могучих прадедов деянья
Вам ничего не говорят;
Их презирает гордость ваша.
Святыня древнего Кремля,
Надежда, сила, крепость наша –
Ничто вам! Русская земля
От вас не примет просвещенья,
Вы страшны ей: вы влюблены
В свои предательские мненья
И святотатственные сны!
Хулой и лестию своею
Не вам ее преобразить,
Вы, не умеющие с нею
Ни жить, ни петь, ни говорить!
Умолкнет ваша злость пустая,
Замрет неверный ваш язык:
Крепка, надежна Русь святая,
И русский бог еще велик!
Конечно, русский народ никогда не примет новой чаадаевщины и не станет добровольным рабом, но для этого ему прежде всего нужно пробудиться от дурного сна, его одолевшего, и осознать всю трагичность сегодняшнего положения, уяснить подлинную национальную свою роль и идею ( а не антиидею, которой его потчуют). Что же для этого пробуждения нужно?
Для этого нужен пример верности идее социализма. И такой пример, на котором проверяется прошлое и выверяется будущее, у нас есть – это поэт Павел Васильев, которому и посвящена данная статья. Он, как гений, предвидел будущее возвращение к себе и так продолжал процитированное выше начало автобиографической поэмы “Христолюбовские ситцы”, имея в виду себя:
От свежака пенноголова,
Вода шаталась не спеша,
Густого цвета золотого,
И даже в пригоршне ковша
Она еще была медова…
Она еще была, как ты,
Любимая!
Забыто имя –
Не оттого ль в горчичном дыме,
По-псиному разинув рты,
Торчком,
С глазами кровяными
Восстали поздние цветы!
Спят улицы,
Трава примята.
Не Христолюбова ль Игната
Нам нужно вспомнить в этот раз,
Как жил он среди нас когда-то
И чем отличен был от нас?
И сегодня нет более актуальной задачи, чем вспомнить и вернуть России это забытое, звучное, прекрасное имя – Павел Васильев, и вместе с ним осознать подлинное значение и смысл русской национальной идеи, воплотить ее в нашу многогрешную жизнь.
“Период так называемой крестьянской романтической поэзии закончен. С приходом Павла Васильева наступает новый период – героический. Поэт видит с высоты нашего времени далеко вперед. Это юноша с серебряной трубой, возвещающий приход будущего”.
Сергей Клычков, выступление на творческом вечере Павла Васильева в издательстве “Московское товарищество писателей”, ноябрь 1932 года.
Народ,
Твои напевы долги.
Их начинают чуть дыша.
В них ширина и вольность Волги,
Разбойный посвист Иртыша!
В них всюду брезжит светом алым,
В них журавлей просторный лет,
Мечта о счастье небывалом
Их верным голосом ведет.
Павел Васильев. Поэма “Христолюбовские ситцы”, 1936 год.
В чем же существо национальной идеи, “напевов” и мечтаний Павла Васильева, и что готовит нам будущее, учитывая все сказанное о настоящем? Чтобы уяснить это, приведем вначале стихотворение Николая Языкова “Землетрясенье” (1844), словно обращенное в наше время и к Павлу Васильеву:
Всевышний граду Константина
Землетрясенье посылал,
И геллеспонтская пучина,
И берег с грудой гор и скал
Дрожали, - и царей палаты,
И храм, и цирк, и гипподром,
И стен градских верхи зубчаты,
И все поморие кругом.
По всей пространной Византии,
В отверстых храмах, богу сил
Обильно пелися литии,
И дым молитвенных кадил
Клубился; люди, страхом полны,
Текли перед Христов алтарь:
Сенат, синклит, народа волны
И сам благочестивый царь.
Вотще. Их вопли и моленья
Господь во гневе отвергал,
И гул и гром землетрясенья
Не умолкал, не умолкал!
Тогда невидимая сила
С небес на землю снизошла
И быстро отрока схватила
И выше облак унесла.
И внял он горнему глаголу
Небесных ликов: свят, свят, свят!
И песню ту принес он долу,
Священным трепетом объят,
И церковь те слова святыя
В свою молитву приняла,
И той молитвой Византия
Себя от гибели спасла.
Так ты, поэт, в годину страха
И колебания земли
Носись душой превыше праха,
И ликам ангельским внемли,
И приноси дрожащим людям
Молитвы с горней вышины, -
Да в сердце примем их и будем
Мы нашей верой спасены.
Мы все живем сейчас в состоянии духовной ( и не только духовной) катастрофы, и кажется, что спасения ждать неоткуда, оно невозможно. Но мы будем спасены именно “молитвами” Павла Васильева, потому что его творчество стало вершиной поэтического воплощения исконно русской национальной идеи – немистической веры в реальность невозможного. Эта вера сильнее всего выражена в русских сказках, которыми насквозь пронизана поэзия Павла Васильева:
Поверивший в слова простые,
В косых ветрах от птичих крыл,
Поводырем по всей России
Ты сказку за руку водил
- так обращается наш поэт к самому себе в зачине поэмы “Лето” (1932), утверждая реальность сказочного мира. До Васильева этот мир считался “другим”, божественным миром, не связанным с миром земным и грешным. Вот как писал об этом Гавриил Державин в оде “Бессмертие души” (1797):
Отколе, чувств по насыщенье,
Объемлет душу пустота?
Не оттого ль, что наслажденье
Для ней благ здешних – суета,
Что есть для нас другой мир, краше,
Есть вечных радостей чертог?
Бессмертие – стихия наша,
Покой и верх желаний – Бог!
Для Павла Васильева этот чертог вечных радостей существует одновременно в двух измерениях, одно из которых – земное:
Ты, конечно, знаешь, что сохранилась страна одна;
В камне, в песке, в озерах, в травах лежит страна,
(“Переселенцы”)
Но в эту страну “небывалого счастья” лежит труднейший путь, сравнимый лишь с достижением соседней звезды. Так возникает тема дороги, многогранно отразившаяся в творчестве Васильева, его судьбе и судьбе всей России. А в дороге случается всякое… Первопроходческая суть поэзии Павла Васильева состоит в том, что он не только показывает и объясняет путь к новому лучшему миру, но и проходит его, и сам необходимо является частью этого мира, сознавая в то же время свое скромное предназначение как поэта:
Теперь к черту
На кривые рога
Летят ромашки, стихи о лете.
Ты, жизнь,
Прекрасна и дорога
Тем, что не уместишься
В поэте.
Нет, ты пойдешь
Вперед, напролом,
Рушить и строить на почве
Голой.
Мир неустроен, прост
И весом,
Позволь мне хоть
Пятым быть колесом
У колесницы
Твоей тяжелой.
( “Одна ночь”, 1933)
Именно в единстве и борьбе двух миров в жизни и поэзии заключается необычайная жизненность и взрывная сила образов Павла Васильева. Но он ненавидел войну как средство достижения своей цели сворой богачей и им холуйствующих певцов:
Война! Она готова сворой
Рвануться на страны жилье.
Вот слово верное мое:
Будь проклят тот певец, который
Поднялся прославлять ее!
(“Сердце”, 1932)
Путь Павла Васильева – это путь любви, путь прежде всего духовного преобразования человеком собственного мира, путь от социалистической реальности к будущим коммунистическим общественным отношениям. Отталкиваясь от реальной действительности, но отнюдь не удовлетворяясь ею, мысль поэта с первых же слов мгновенно переносится за грань возможного – в свою страну, но так же мгновенно возвращается обратно, взрывая, преобразуя, творя заново эту действительность. В этой одновременности существования мысли и образа в двух разных мирах – реальном и мнимом, заключена величайшая степень философского осмысления и активного преобразования действительности, сравнимая разве что с чудесами, творимыми Христом:
Се, что есть Сый, что есть Христос,
Что Бого-Человек, что Слово:
Он самый тот, который взнес
Духовно и телесно в ново
Тем бытие, что страждя сам,
Всем подал ясные примеры,
Как силой доблести и веры
Входить возможно к небесам!
(Г. Державин, “Христос”, 1814)
Павел Васильев в своих стихах не только “входит к небесам”, но и возвращается обратно на землю. Он прекрасно понимал сущность того, что делает в поэзии и жизни, и свидетельство тому – следующие стихи из поэмы “Лето”. Вот путь поэтического “космоплана” Павла Васильева от реальности к космической мечте:
Нам, как подарки, суждены
И смерти круговые чаши,
И первый проблеск седины,
И первые морщины наши.
Но посмотри на этот пруд –
Здесь будет лед, а он в купавах.
И яблони, когда цветут,
Не думают о листьях ржавых.
Я снег люблю за прямоту,
За свежесть звезд его падучих
И ненавижу только ту
Ночей гнилую теплоту,
Что зреет в задремавших сучьях.
Так стережет и нас беда…
Нет, лучше снег и тяжесть льда!
Гляди, как пролетают птицы,
Друг друга за крыло держа.
Скажи, куда нам удалиться
От гнили, что ползет, дрожа,
От хитрого ее ножа?
Послушай, за страною синей,
В лесу веселом и густом,
На самом дне ночи павлиньей
Приветливый я знаю дом.
С крылечком узким вместо лапок,
С окном зеленым вместо глаз,
Его цветов чудесный запах
Еще доносится до нас.
Вот возвращение “космоплана” в земную реальность:
От ветра целый мир в поклонах.
Все люди знают, знаешь ты,
Что синеглазые цветы
Растут не только на иконах.
Их рисовал не человек,
Но запросто их люди рвали,
И если падал ранний снег,
Они цвели на одеяле,
На шалях, на коврах цвели,
На белых кошмах Казахстана,
В плену затейников обмана,
В плену у мастеров земли.
О, как они любимы нами!
Вот преобразование реальности в соответствии с мечтой:
Я думаю, зачем свое
Укрытое от бурь жилье
Мы любим украшать цветами?
Не для того ль, чтоб средь зимы
Глазами злыми, пригорюнясь,
В цветах угадывали мы
Утраченную нами юность?
Не для того ль, чтоб сохранить
Ту необорванную нить,
Ту песню, что еще не спета,
И на мгновенье возвратить
Медовый цвет большого лета?
Так, прислонив к щеке ладонь,
Мы на печном кирпичном блюде
Заставим ластиться огонь.
Мне жалко, - но стареют люди…
И кто поставит нам в вину,
Что мы с тобой, подруга, оба,
Как нежность, как любовь и злобу,
Накопим тоже седину?
Павел Васильев мечтал долго работать, но он не успел накопить седины, будучи в 27 лет расстрелян, а по существу, распят, как Христос, толпой завистников его таланта и любви к людям. Духовная война против Павла Васильева продолжается и сегодня, спустя более, чем 60 лет после его гибели, но он, отдавший свою жизнь в бою за лучшее будущее, незримо участвует в этой войне, и он победит! Как завещание, звучат сегодня его слова из стихотворения “Сердце”:
Мир тяжким ожиданьем связан.
Но если пушек табуны
Придут топтать поля страны –
Пусть будут те истреблены,
Кто поджигает волчьим глазом
Пороховую тьму войны.
И далее, о будущем:
Я призываю вас, пора нам,
Пора, я повторяю, нам:
Считать успехи не по ранам –
По веснам, небу и цветам.
Родятся дети постепенно
В прибое. В них иная стать,
И нам нельзя позабывать,
Что сердце, падкое к изменам,
Не может больше изменять.
Я вглядываюсь в мир без страха,
Недаром в нем растут цветы.
Готовое пойти на плаху,
О кости черствые с размаху
Бьет сердце – пленник темноты.
За наступление именно этого будущего, за освобождение сердца человеческого из плена темноты и идет сейчас жестокая, бескомпромиссная война, принявшая всемирный масштаб. России Павла Васильева в этой борьбе уготована особая, избранная роль и залог тому -– вся ее история.
Представь последний день природы,
Что пролилася звезд река,
На огнь пошли стеною воды,
Бугры взвились за облака;
Что вихри тучи к тучам гнали;
Что мрак лишь молньи освещали;
Что гром потряс всемирну ось;
Что солнце, мглою покровенно,
Ядро казалось раскаленно:
Се вид, как вшел в Измаил Росс!
Г. Державин “На взятие Измаила”, 1790 год
Свободно, высоко взлетает орел,
Свободно волнуется море, -
Замедли орлиный полет,
Сдержи своенравное море!
Не так ли, о други, к отчизне любовь,
Краса благородного сердца,
На битве за вольность и честь
Смела, и сильна, и победна?
Н. Языков “Новгородская песнь”,
1825 год.
Русская национальная идея – это соединение несоединимого в одно целое. Тому свидетельство - само возникновение русской государственности в Новгороде на пути из варяг в греки, соединившем Запад и Восток. Вся культура России пронизана соединением антиподов - Европы и Азии и высшим проявлением такого соединения стала поэзия Павла Васильева, по существу, сына двух великих цивилизаций. Он это понимал и ясно выразил в раннем стихотворении “К музе” (1930):
Ты строй мне дом, но с окнами на запад,
Чтоб видно было море-океан,
Чтоб доносило ветром дальний запах
Матросских трубок, песни поморян.
Ты строй мне дом, но с окнами на запад,
Чтоб под окно к нам Индия пришла
В павлиньих перьях, на слоновых лапах,
Ее товары – золотая мгла.
Граненые веками зеркала…
Потребуй же, чтоб шла она на запад
И встретиться с варягами могла.
Гори светлей! Ты молода и в силе,
Возле тебя мне дышится легко.
Построй мне дом, чтоб окна запад пили,
Чтоб в нем играл заморский гость Садко
На гуслях мачт коммерческих флотилий!
Новгородские мотивы (поморяне, варяги, Садко) звучат здесь в связи с олицетворением обратного пути – от Индии (золотая мгла) на Запад (коммерческие флотилии), пути, который прошел сам Павел Васильев в своем творчестве. С точки зрения человеческой души – это диалектическое единство существования в ней небесного и земного одновременно.
Русская национальная идея изначально зародилась в государственной практике, искусстве и науке Новгорода Великого и особенно ярко выразилась в его былинах “Садко”, “Василий Буслаев”, “Хотен Блудович”. Если взять существо этой идеи, то оно выражается двумя словами: буйство души. Буйство – в значении силы, энергии, бьющей через край, в смысле бунта против обыденности, восстания души. Недаром еще в ХI веке на стене Новгородского Софийского собора было начертано своеобразное кредо новгородцев: “И реку: о, душа моя, почему лежишь, почему не восстанешь, почему не молишься господу своему? Почему добра жаждешь, сама добра не творя?”
Творить добро в этом мире невозможно без восстаний, борьбы и ошибок, и вся новгородская история – тому яркое подтверждение. Но именно здесь возникла и существовала в XII – XV веках Новгородская феодальная республика – прообраз будущего, которое было растоптано с присоединением к Москве, жаждавшей чужого добра, и возродилось лишь спустя полтысячи лет при Советской власти. Новгородцы всегда понимали, что их борьба за независимость – это не самоцель. Независимость и свобода – необходимые условия для того, чтобы творить добро, а подлинную свободу дает только познание истины, и эту истину новгородцы познали и продолжают познавать сегодня.
Наиболее полно русская национальная идея выразилась в искусстве Великого Новгорода – его литературе, архитектуре, иконописи. Именно здесь буйство душевных порывов укрощается в первую очередь, твердо встает на ноги и принимает образы и формы непревзойденной красоты. Ясность и полезность мысли, чуждой схоластике и воплощенной в творении рук человеческих – вот что такое новгородское искусство и поэзия Павла Васильева находится в русле этой традиции, соединяющей видимый и невидимый миры в одно целое – Царство небесное в буйстве народных образов и красок:
Желтыми крыльями машет крыльцо,
Желтым крылом
Собирает народ,
Гроздью серебряных бубенцов
Свадьба
Над головою
Трясет.
Легок бубенец,
Мала тягота, -
Любой бубенец-
Божья ягода,
На дуге растет
На березовой,
А крыта дуга
Краской розовой,
В Куяндах дуга облюбована,
Розой крупною
Размалевана.
Свадебный хмель
Тяжелей венцов,
День-от свадебный
Вдосталь пьян.
Горстью серебряных бубенцов
Свадьба швыряется
В синь туман.
(“Соляной бунт”)
Здесь крыльцо машет, свадьба швыряется, бубенец растет… У кого учился поэзии этот поэт, который сам о себе пишет так:
У нас загадка не простая…
Ты требуй, вперекор молве,
Чтоб яблони сбирались в стаи,
А голуби росли в траве.
Чтоб на сосне в затишье сада
Свисала тяжко гроздь сорок –
Все это сбудется, как надо,
На урожаи будет срок!
(“Лето”)
Ближайшими предшественниками Павла Васильева среди русских поэтов являются Афанасий Фет, Николай Языков и Гавриил Державин. Как ни странно на первый взгляд, но прямо к Павлу относится строка Фета из стихотворения “Romanzero”:
Я с речью нездешней, я с вестью из рая
Для Афанасия Фета другой, лучший мир оставался еще в мечтах. Об этом хорошо сказал Константин Романов (К.Р.) в стихах на пятидесятилетие писательской деятельности Фета в 1889 году:
Есть помыслы, желанья и стремленья,
И есть мечты в душевной глубине:
Не выразить словами их значенья,
Неведомы, таятся в нас оне.
Ты понял их: ты вылил в песнопенья
Те звуки, что в безгласной тишине
Пленяют нас, те смутные виденья,
Что грезятся лишь в мимолетном сне.
Могучей силой творческого духа
Постигнув все неслышное для уха,
Ты угадал незримое для глаз.
И сами мы тех сердца струн не знали,
Что в сладостном восторге трепетали,
Когда, чаруя, песнь твоя лилась.
Октябрьская революция 1917 года перенесла вопрос о строительстве справедливого мира из грез в практическую плоскость. Именно это предопределило появление в России Павла Васильева, говорящего языком реальности, соединяющим явь и мечту:
Мы строили дорогу к Семиге
На пастбищах казахских табунов,
Вблизи озер иссякших. Лихорадка
Сначала просто пела в тростнике
На длинных дудках комариных стай.
Потом почувствовался холодок,
Почти сочувственный, почти смешной, почти
Похожий на ломоть чарджуйской дыни,
И мы решили: воздух сладковат,
И пахнут медом гривы лошадей.
Но звезды удалялись все. Вокруг,
Подобная верблюжьей шерсти, тьма
Развертывалась. Сердце тяжелело,
А комары висели высоко
На длинных нитях писка. И тогда
Мы понимали – холод возрастал
Медлительно, и все ж наверняка,
В безветрии, и все-таки прибоем
Он шел на нас, качаясь как верблюд.
Ломило кости. Бред гудел. И вот
Вдруг небо, повернувшись тяжело,
Обрушивалось. И кричали мы
В больших ладонях светлого озноба,
В глазах плясал огонь, огонь, огонь –
Сухой и лисий. Поднимался зной.
И мы жевали горькую полынь,
Пропахшую костровым дымом, и
Заря блестела, кровенясь на рельсах…
Тогда краснопутиловец Краснов
Брал в руки лом и песню запевал.
А по аулам слух летел, что мы
Мертвы давно, что будто вместо нас
Достраивают призраки дорогу.
Но всем пескам, всему наперекор
Бригады снова строили и шли.
Пусть возникали города вдали
И рушились. Не к древней синеве
Полдневных марев, не к садам пустыни –
По насыпям, по вздрогнувшим мостам
Ложились шпал бездушные тела.
А по ночам, неслышные во тьме,
Тарантулы сбегались на огонь,
Безумные, рыдали глухо выпи.
Казалось нам: на океанском дне
Средь водорослей зажжены костры.
Когда же синь и розов стал туман
И журавлиным узким косяком
Крылатых мельниц протянулась стая,
Мы подняли лопаты, грохоча
Железом светлым, как вода ручьев.
Простоволосые, посторонились мы,
Чтоб первым въехал мертвый бригадир
В березовые улицы предместья,
Шагнув через победу, зубы сжав.
…………………………………………
Так был проложен путь на Семиге.
Это стихотворение (“Путь на Семиге”, 1932) звучит как многоголосная фуга и основано на четырех темах:
Мысль, вызвавшая к жизни “Путь на Семиге”, сродни мыслям архиепископа Василия Новгородского, выраженным в известном Послании Феодору Тверскому о Рае (1347 год):
“Слышал я, брат, что говоришь ты: “Рай, в котором был Адам, погиб”. Но мы, брат, о гибели того рая не слыхали и в Писании… о том не нашли. …И ныне, брат, ты думаешь, что существует только духовный (мысленный) рай, а все духовное (мысленное) мнится видением. А то, что Христос сказал в Евангелии о втором пришествии, вы разве и это считаете существующим только в воображении (мысленно)?” И далее архиепископ Василий описывает, как место святого рая нашли в высоких горах на Дышащем море (в Северном Ледовитом океане) Моислав-новгородец и сын его Иаков, рассказавшие впоследствии об этом во вполне реалистичных деталях.
Но Павел Васильев хорошо понимал, что строительство рукотворного рая человеку невозможно осуществить стихийно без нерукотворной мысленной работы, духовной революции. Именно в этом поэт видел смысл новгородских былин, именно в этом смысл его поэмы “Соляной бунт”, которая повествует о трагическом противостоянии голодных и сытых в капиталистической России, и заканчивается так:
Прекрасное слово,
Лучшее слово
Узнали мы:
РЕВОЛЮЦИЯ!
Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною; Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее;
Иисус Христос. Мат. 16, 24-25.
- Чокнемся, чокнемся, мужики!
Павел Васильев, “Христолюбовские ситцы”, 1936 год
Скоро тысяча лет, как стоит в сердце Новгорода собор святой Софии Премудрости Божьей. Он сложен из огромных едва отесаных плит ильменского камня-известняка и до сих пор поражает своей простотой, величием и духовностью. Такое же впечатление вызывает поэзия Павла Васильева, который сам называл себя каменотесом (“Каменотес”):
В тростинку дуть и ударять по струнам?
Скудельное мне тяжко ремесло.
Нет, я окреп, чтоб стать каменотесом,
Искусником и мастером вдвойне.
Еще хочу я превзойти себя,
Чтоб в камне снова просыпались души,
Которые кричали в нем тогда,
Когда я был и свеж и простодушен.
Теперь, увы, я падок до хвалы,
Сам у себя я молодость ворую.
Дареная – она бы возвратилась,
Но проданная – нет! Я получу
Барыш презренный – это ли награда?
Скудельное мне тяжко ремесло.
Заброшу скоро труд неблагодарный –
Опаснейший я выберу, и пусть
Погибну незаконно – за работой.
Павел и здесь предсказал свою судьбу, сознательно предпочтя барышу смерть за правое дело. К нему непосредственно можно отнести слова Федора Достоевского, написанные в “Дневнике писателя” (1876, октябрь): “Без лучших людей не стоит никакое общество и никакая нация. “Лучший человек” по представлению народному – это тот, который ищет неустанно работы на дело Божье, любит правду и, когда надо, встает служить ей, бросая дом и семью и жертвуя жизнью”. Какой же правде служил Павел Васильев и в чем его отличие от других? Почему сейчас не встретишь таких поэтов? Павел ответил на это в стихотворении “Демьяну Бедному” (1936):
Блестит венцом
Пот на челе творца,
Не доблести ль отличье эти росы?
Мир поднялся не щелканьем скворца,
А славною рукой каменотеса.
И скучно нам со стороны глядеть,
Как прыгают по веткам пустомели;
На улицах твоя гремела медь,
Они в скворешнях
Для подружек пели.
В их приютившем солнечном краю,
Завидев толпы, прятались с испугу.
Я ясно вижу, мой певец, твою
Любимую прекрасную подругу.
На целом свете нету ни одной
Подобной ей –
Ее повсюду знают,
Ее зовут Советскою Страной,
Страною счастья также называют.
Здесь напрашивается резонный вопрос: как может человек (Васильев) искренне восхищаться своей страной, прекрасно чувствуя и зная, что вскоре от нее же погибнет? Ответ дает сам поэт, продолжая стихотворение:
Ты ей в хвалу
Не пожалеешь слов,
Рванутся стаей соловьиной в кличе…
Заткнув за пояс все цветы лугов,
Огромная проходит Беатриче.
Она рождалась под несметный топ
Несметных конниц,
Под дымком шрапнели,
Когда, порубан, падал Перекоп,
Когда в бою
Демьяна песни пели!
Как никому, завидую тебе,
Обветрившему песней миллионы,
Несущему в победах и борьбе
Поэзии багровые знамена!
Павел Васильев ощущает и творит песню как оружие, и с ним он идет в бой за будущее своей родной страны, в полной мере ненавидя ее прошлые и настоящие пороки. В этом смысле он идет за Христом, который говорил: “Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником” (Лук. 14,26). Мысль о жертвенной сущности жизни проводится Васильевым на протяжении всего творчества (“Конь”, “Клятва на чаше”, “Соляной бунт”), но особенно ярко выражена в поэме “Песня о гибели казачьего войска”(1930):
Песня моя, не грусти, подожди
Там, где копыта прошли, как дожди,
Там, где пожары прошли, как орда,
В свежей траве не отыщешь следа.
Что же нам делать? Мы прокляли тех,
Кто для опавших, что вишен, утех
Кости в полынях седых растерял,
В красные звезды, не целясь, стрелял,
Кроясь в осоку и выцветший ил,
Молодость нашу топтал и рубил.
Пусть он отец твой, и пусть он твой брат,
Не береги для другого заряд.
Если же вспомнишь его седину,
Если же вспомнишь большую луну,
Если припомнишь, как, горько любя,
В зыбке старухи качали тебя,
Если припомнишь, что пел коростель,
Крепче бери стариков на прицел,
Голову напрочь – и брат и отец.
Песне о войске казачьем конец.
Но Васильев узнает, ощущает и пишет к концу своей короткой жизни и нечто совсем другое (“Прощание с друзьями”):
Посулила жизнь дороги мне ледяные –
С юностью, как с девушкой, распрощаться у колодца.
Есть такое хорошее слово – родныя,
От него и горюется, и плачется, и поется.
А я его оттаивал и дышал на него,
Я в него вслушивался. И не знал я сладу с ним.
Вы обо мне забудете, - забудьте! Ничего,
Вспомню я о вас, дорогие мои, радостно.
В этих полных любви строках – прямая перекличка с предсмертным обращением Христа к своим ученикам: “Не оставлю вас сиротами, приду к вам” (Иоан. 14,18). И как неимоверно трудно людям подчас понять и принять всего Христа, так же и Васильева часто встречала при жизни, да и теперь, стена непонимания. Он тяжело переживал травлю своей поэзии современными ему критиками, видившими в нем “пережиток прошлого”, от которого наш поэт не отрекся, “как все”:
Что же приключилось,
Стряслось со мной;
Али я родился дитем горбатым,
Али рос я сглаженный
И чумной?
Али вы зачинщики,
Дядья – конокрады,
Деды – лампасники,
Гулеваны отцы.
Я не отрекаюсь – мне и не надо
В иртышскую воду прятать концы.
Мы не отречемся от своих матерей,
Хотя бы нас
Садили на колья.
Я бы все пальцы выцеловал ей;
Спрятал свои слезы
В ее подоле.
Нечего отметину искать на мне,
Больно вы гадаете чисто да ровно –
Может быть, лучшего ребенка в стране
Носит в своем животе поповна?
(Написать такое в 30-е годы было равносильно самоубийству). Но Васильев продолжает:
Что вы особачились на песню мою.
Песни – мои сестры, а сказы – братья.
Я еще такие песни спою,
Что и самому мне еще не снятся.
И дальше обращается к поэтическим холуям и предателям дела революции:
Кутайтесь в бобровых своих поэмах,
Мы еще посмотрим на вас в бою, -
Поддержат солдаты с звездою на шлемах
Раненую песню мою.
(“Раненая песня”, 1933)
С высоты своего творчества наш поэт охватывает взором весь сущий мир, его прошлое, настоящее и будущее и видит его так:
… И даже страшно мне:
Да, этот мир настоян на огне,
И погреба его не раз еще взорвутся,
Еще не раз деревья расцветут,
И, торопясь, с винтовками пройдут
В сквозную даль солдаты революций.
(“Автобиографические главы”, 1934)
Обратимся вновь к истории Великого Новгорода и выделим лишь некоторые ее вехи:
Вся история человечества – непрерывная череда войн, но лишь с победой Октябрьской революции 1917 года и формулированием Лениным основ коммунистического идеологии, были созданы практические предпосылки для переворота и в человеческом мышлении. Однако эта важнейшая задача в силу целого ряда объективных и субъективных причин была недооценена, и в 1985 году к власти в СССР пришли силы, задумавшие реставрацию капитализма. Была сформулирована концепция так называемого “нового мышления”, которое основывалось на худшей степени идеализма – “плюрализме” и “деидеологизации”, а на практике обернулось беспринципностью.
“Новое мышление” оказалось дегенеративным, а его носители – нравственными дегенератами. Все, за что они ни брались, деградировало: экономика, культура, семья, нации… В головах лишенных принципов людей поселился страх перед прошлым, настоящим и будущим, подогреваемый буржуазной экспансией средств массовой информации. Она стала своеобразной наркотической иглой, на которую “посадили” весь народ. Дошло до того, что без этой телевизионной духовной отравы люди испытывают сильнейший дискомфорт и интеллектуальную “ломку”… Война идет не только в душах людей, но принимает, как на Кавказе, материальный характер. Все это предвидел Павел Васильев, описывая наш сегодняшний день как пьяный и сумасшедший бред (“Христолюбовские ситцы”):
В пивной неукротимой этой
Был собран все народ отпетый,
И выделялись средь толпы
Состригшие под скобку гривы,
Осоловевшие от пива,
От слез свирепые попы!
Вся эта рвань готова снова
Былым коням
Сменить подковы,
У пулеметов пузом лечь,
С батьком хорошим
Двинуть в поле,
Было б оружье им да воля –
Громить,
Расстреливать
И жечь.
Много развелось сейчас “полевых командиров”. Но не менее страшен духовный разбой, творимый сворой продажных “певцов”, воспевающих человеконенавистнические по сути принципы. Не секрет, что современная массовая культура основана на культе похоти, денег и “звезд”. Павел Васильев ненавидит и этих “звезд” и их “культуру” (“Одна ночь”):
Ты, революция,
Сухим
Бурь и восстаний
Хранящая порох,
Бей, не промахиваясь, по ним,
Трави их в сусличьих
Этих норах!
Бей в эту подлую, падлую мреть,
Томящуюся по любви дешевизне,
Чтоб легче было дышать и петь,
И жизнью гореть,
И двигаться с жизнью!
Новое мышление Павла Васильева основано на любви, на вселенском, космическом ощущении чуда жизни, о котором человек должен помнить всегда:
Светло в полночь на сеновале,
Смотри, Игнатий, не усни,
Не мни цветов на одеяле,
Привстань, в продушину взгляни –
Летать и прыгать не умея,
Горючие, вокруг луны
Светясь, как при царе Птолмее,
Светила расположены.
Туманов мерное сиянье –
Тучны вы, звездные поля!
И в середине мирозданья
Надежда господа – земля.
В герое поэмы “Христолюбовские ситцы” ( в самом названии – небывалое соединение возвышенного и земного!) Васильев выразил собственный путь и кредо художника: не просто и не только абстрактная любовь, а и реальная польза для простых людей, сравнимая со словами Христа “Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас” (Мат. 11,28). Но “ситцы” по Васильеву не только материя, но и душа человеческая, вмещающая в себе все:
П р е д с е д а т е л ь к о л х о з а
Не ждал, но говорить пришлось.
Товарищи,
Меж нами гость –
Художник Христолюбов.
Люди,
Он долго жил у нас.
Авось
О нашей просьбе не забудет.
И вот какой теперь от нас,
От мужиков,
Ему наказ:
Рисуй, да так, чтоб пели птицы
На тканях, увидав цветы.
Рисуй,
Чтоб были наши ситцы
Нежны,
Прекрасны
И просты.
Чтоб веселей невесты стали
От тканей радостных твоих!
Чтоб наши дети подрастали
И пуще хорошели в них.
Чтоб я, надев из них рубаху,
Колхозник,
Твой сосед и друг,
Принарядившись, мог без страху,
Войти в любой известный круг.
Чтоб ситцы были с жизни сколок…
П е р в ы й г о л о с
Чтоб я от ситцев подобрел!
В т о р о й г о л о с
Чтоб был широк и светел полог!
Т р е т и й г о л о с
Чтоб в окнах занавес горел!
В “Христолюбовских ситцах” показан трагический, тернистый и прекрасный путь души к победе над страстями и гениально найдена “формула” человека счастливого будущего. Когда измученный жизнью герой поэмы встречается со своим старым другом, и они представляются вновь, происходит следующий короткий диалог:
Х р и с т о л ю б о в
(Протягивая руку)
Художник…
С м о л я н и н о в
Секретарь парткома.
Это поистине фантастическое соединение полярных “Я” в одном предвидел Афанасий Фет в своих стихотворных посланиях к великому князю Константину Константиновичу Романову (поэту К.Р.) в конце XIX века.
“Ленин + Васильев + Христос” – вот формула человеческой души, жаждущей преодолеть безумие, охватившее мир сегодня. И как послание из будущего звучит конец последней поэмы Павла Васильева:
Х р и с т о л ю б о в
За христолюбовские ситцы,
За наши славные края
И за победный рокот века,
За искренность и веру ту,
Что обновляет человека,
За страстный,
Юный мир в цвету!
За партию, которой равной
Нет и не будет,
И за славный,
Великий, ясный полдень наш
Ты, песня,
Жить и славить рада
И, знаю твердо, если надо,
И жизнь свою
В бою
Отдашь!
Песня Павла Васильева и он сам отдали жизнь в бою за Советскую Страну. И пусть эта страна лежит сейчас в разрухе, она еще жива и возродится, став еще краше. И пусть кто-то назовет это сказкой, но русская национальная идея проистекает именно из народных сказок, так ярко воплотившихся в творчестве и жизни нашего поэта. И поэтому сегодня надо ясно и громко заявить: Павел Васильев – это современное воплощение русской национальной идеи, а без ее осознания и освоения всякое движение вперед обречено на провал, что и показывает российская действительность.
Настоящая статья посвящена предстоящему 90-летию Павла Васильева. Для всей благодарной России это имя останется жить в веках. Но для этого нужна большая работа по пропаганде поистине всеохватывающего, коммунистического мировоззрения поэта, по освоению его творческого наследия. Именно (и только) на этом пути возродятся христолюбовские и человеческие ситцы – наша живая душа.
Компьютер DEFAULT
